Продюсер реальности современного искусства, куратор культурного альянса «Пермь-Санкт-Петербург» Марат Гельман о неискушенной публике, задачах художника и мракобесах
Be-in.ru:
В связи с открытием «Нового Пермского периода» в Петербурге и, в частности, выставки «Видение», хочется спросить о восприятии современного искусства в регионах. Случай с выставкой «Видение» в Тамбове, которую кураторы обозвали «Смотрины», очень показателен.
Марат Гельман:
Публика неискушенная, да. Но так сложилось исторически, что до 2000-го года современное искусство никого особенно не интересовало. Когда появился интерес, который не может быть только положительным (любой интерес приходит пакетом), реакцию публики на текущий процесс стало возможно разделить на три типа.
Первый тип: любопытство, попытка распознать, а уже потом выстраивать взаимоотношения. Я сам прошел подобный путь в 1987-ом, когда работы Кабакова, которые я тогда впервые увидел, ввели меня в полный ступор.
Второй тип публики я называю мракобесами. Они воспринимают искусство как личного врага. Не русское, не похожее на те иллюстрации к сказкам Пушкина, что они смотрели в учебнике «Родная речь» для четвертого класса, не понятное, а значит вредное. У этих мракобесов, которые громят, подают в суд есть вполне именитые лидеры. Кончаловский, к примеру.
Третий пласт, на который мы, собственно, рассчитываем — это молодежь. Они испытывают счастье от того, что художник говорит на их языке. Они привыкли, что искусство — это что-то нудное, но необходимое. Все равно что читать Льва Толстого в восьмом классе: вроде как надо, потому что будут спрашивать на экзамене. Молодые люди понимают, что современное искусство ничему не учит, и потому их встреча с искусством естественна.
Каковы критерии, позволяющие простому, неискушенному человеку отличить хорошее искусство от плохого, настоящее от профанного? Ведь описание работы, ее смысла порой интереснее самой работы.
Взять любую сферу. Вы спросите: как научиться простому человеку покупать акции? Различать акции успешные и неуспешные. Я ему скажу: у вас есть два пути. Либо поверить специалисту, либо начать разбираться, что стоит за этим (какова технология, каково будущее акции). Искусство не исключение: либо ты доверяешь специалисту в отборе, либо начинаешь разбираться. Сама система критериев оценки относится к XIX веку. Сегодня для того, чтобы соответствовать этим критериям, не нужно быть художником. В конце XIX века началось замечательное явление: разрушение критериев. Сегодня их нет, есть контекст и, условно говоря, хорошее произведение или нет зависит от того, каковы свойства связи этого произведения искусства с остальными.
А каков контекст? Как бы вы вообще описали текущую реальность?
Если говорить о текущей реальности, нужно признать: больше нет единой стратегии, у каждого своя стратегия. Больше нет движения вперед, и культура превращается в природный ландшафт, где одновременно сосуществует то, что было вчера, позавчера и есть сегодня. Вдруг оказывается, что русскому авангарду русская икона XIV века гораздо ближе, чем русская живопись XIX века.
Если грубо описать мою деятельность, то власть постоянно предлагает искусство в качестве инструмента для решения своих, сугубо политических задач. Я же ставлю перед собой задачу по изменению общества.
Изменению общества? Если отвлечься от силовых методов, это же совершенно утопичный проект.
Меня все время обвиняют в утопизме и практицизме. Причем одновременно. Я всю жизнь строил какие-то конструкции, которые кажутся утопичными, в результате налицо практицизм. В девяностые годы я, к примеру, помогал художникам делать выставки, покупая каждый месяц по одной работе у семерых наиболее достойных. Это тоже считалось утопичным. Наступил момент, когда работы того же Кошлякова, Виноградова, что у меня накопились, в 100-200 раз увеличились в цене. Любой реальный проект, ориентированный на будущее, выглядит как Ньювасюки. Когда мы начали проект в Перми, он вызывал недоверие. Однако, два года назад 60% людей хотело уехать из Перми, а сегодня — 8%. Хотя, формально культурная столица Пермь — Ньювасюки. Так что, получается, разница между утопичным проектом и реальным небольшая.
А как же быть все-таки с тем, что власть ассимилирует искусство, действительно решая свои задачи?
Искусство от этого не меняется. Можно использовать его как хочешь: для взаимоотношения с властью или для скрытия денег. Более того, чем больше разных способов, которыми можно пользоваться искусством, тем больше ресурсов для того, чтобы искусство продолжалось. Но вот когда власть или деньги становятся заказчиком, это конец.
О том и речь..
Так а где вы видели это? Вот у нас, например, в музее есть два раздельных документа о концепции музея и его миссии. Миссия - то, что мы продаем. Вы нас можете использовать так и так, получив выгоду, дайте нам денег. Мы будем реализовывать свою концепцию. Т.е. в миссии ни слова о том, каким будет искусство. В концепции - ни слова о власти. Надо уметь это делать, потому что риск влипнуть всегда есть.
А вот история с Мавроматти и его «публичной казнью» Вам как видится?
Это личная история, главное не делать обобщений.
Да, только твоя история в любой момент может превратиться в «личную», тут вопрос скорее в границах смелости и понимании того, что ты делаешь.
Олег сделал жест осознанно. Группа «Война», нарушая закон, понимает, что это мелкое хулиганство, и они готовы свои 15 суток отсидеть. С Олегом отдельная история. Я вообще не понимаю, почему он сбежал. Авдею (Тер -Оганьяну) угрожали физической расправой, то есть он бежал не от суда, а от этих мракобесов. Мавроматти же скорее мешают внутренние страхи, неудовлетворенность своей позицией в художественной среде, там много всего.
Ну, это, кажется, современное искусство и предполагает: когда внутренние страхи становятся частью процесса, тут даже искренность не имеет большого значения. Публика жаждет эмоций, и, получив свою порцию, расходится. Важно ли художнику верить в то, что он что-то меняет?
Все общие пути давно кончились, все «должно быть» исчезли, равно как и последовательность.Cегодня художник реализует стратегию одиночки, а тенденции проявляются, не формулируются. Мне это очень нравится. Понятно, что у Тер-Оганьяна, Кошлякова и Острецова разные задачи. Противоположные. Если ты попадешь в одного, точно не попадешь в двух. Поэтому говорить об общих задачах художника невозможно.
А о политических взглядах? Большинство художников левые, это чуть ли не прямая их задача. Но бывают же и редкие исключения... Беляев-Гинтовт, например.
Это его выбор — делать свои убеждения частью искусства. Я должен сказать, что это сильно затрудняет восприятие, но в то же время мы смотрим на результат. Если бы у Беляева не были такие не очень убедительные работы, я бы сказал, что есть такая стратегия. Обязательно найдется художник, который попытается заполнить незаполненную нишу. Любая личная стратегия имеет право на существование, но как только ты пытаешься на основании этого выработать методологию для группы, становится неинтересно.
А Беляев мог бы стать замечательным стилистом – оформителем, если бы спустился на ступеньку ниже и перестал считать себя художником.
Как вы к религии относитесь?
Если воспринимать религиозность как отношение к какой-то церкви, то никак к этому не отношусь. Если говорить о том, что религии создали свои миры, цивилизации, то я, конечно, ближе к христианской цивилизации. Когда-то я проповедовал толстовство. Бросил институт, и мы с товарищем ходили пешком от Москвы до Рязани..А что касается взаимоотношения церкви и искусства, тут все ясно. Церковь воспринимает себя как заказчика искусства, определяя, может оно быть в храме или не может. «Нет здесь духа Божьего», – то же говорили Караваджо. Я как-то беседовал с одним религиозным философом, который понимал, что настоящий христианин - это тот, кто остается богоподобным; тот, кто творит.
В чем разница между папой Римским и нашей церковью? Наша церковь пытается запретить все, а папа обращается к пастве: такое искусство не богоугодно, не ходите в эти галереи.
Почему в качестве города, захватившего современное искусство, вы выбрали именно Пермь? Это случайное попадание?
У губернатора Перми возникла идея: десять мировых художников покажут десять объектов. В последний момент Кабаков поставил условие, что он поедет, если я поеду. Россия, фиг знает... Обаму же арестовали в Перми, когда он еще был сенатором. Так что, изначально я полетел в качестве сопровождающего. Теперь Пермь – это public art. Раньше туда всю интеллигенцию ссылали, а теперь это город космополитов.
Фотографии: facebook.com (Marat Guelman)
Комментарии
