18 сентября в «Платформе» прошла встреча с Марусей Климовой, которую называют femme terrible русской литературы. Послушать пришли прилежные студенты гуманитарных факультетов, некоторые поклонники интеллигентного вида и традиционный для Платформы набор праздноболтающейся шушеры, впрочем необходимый для создания вокруг происходящего атмосферы «настоящего» андеграунда.
Публика, просто заглянувшая туда выпить кофе, вполне могла принять происходящее за одну из традиционных для клуба сходок юных литераторов - первое впечатление от публики и заседающих на сцене людей было примерно аналогичным. Но это ощущение было мгновенно и безоговорочно развеяно Андреем Аствацатуровым, предварившим выступление Маруси длинной, наукообразной речью, откуда случайный зевака мог узнать, что она известна своими переводами французских писателей, таких как Селин, Жан Жене, Батай, Гийота, а так же как автор трилогии «Домик в Буа-Коломб»- «Голубая кровь»- «Белокурые бестии» и «Морских рассказов».
Еще говорили Вячеслав Кондратович и Аркадий Ипполитов, видимо влиятельные в своих литературных кругах люди, впрочем, их имена и фамилии как-то сразу вылетели из головы, осталось только ощущение того, что они давние друзья Маруси. Рассказали о том, что она недавно стала кавалером французского Ордена литературы и искусства (l'Ordre des Arts et Lettres), за заслуги перед французской культурой, что ее тексты во второй половине 90-х печатала «Лимонка». Все поняли, что это круто, но если первый факт заставил замереть от восторга студенток, то услышав второй навострили уши завсегдатаи. Под конец на сцену влез несколько манерно опоздавший на 40 минут Дмитрий Волчек, редактор «Митиного журнала», и тоже похвалил писателя.
Слушать их было, вобщем, приятно, видимо потому, что среди перечисления заслуг не звучало биографических подробностей «творческого пути", кичиться которыми, бесспорно, дурной тон, но преодолеть искушение похвалиться своей «гонимостью» в советские и чуть пост времена дано не каждому. В этом случае все ограничилось только краткими упоминаниями о негативных отзывах на Марусины переводы, времен начала 90-х. Учитывая, что, вобщем, при желании можно было развернуться, поскольку ее карьера началась с должности уборщицы в музее, настроение публике эти дядьки не испортили. Студентки радостно хлопали в ладоши, интеллигентные лица понимающе улыбались, праздношатающийся антураж вежливо попивал пиво по углам, периодически отлучаясь в бар решать свои насущные меркантильные проблемы.
Маруся начала читать свои новые рассказы. Мне поначалу понравилось, там были лингвистические рассуждения на тему 90-х, довольно правдоподобные и живые. Логично писать о том, в чем ты жил и что цепляло, если можешь говорить честно и с отстраненной иронией. Я оценила насмешку над стремлением к профессионализму, игру смыслов и мастерски подобранные акценты. Она оживляет время, которого уже нет виртуозно воссоздает атмосферу эпохи, просто обрисовав свою позу в том времени. Общее впечатление было очень личное - как от любого произведения искусства, которое хочется воспринимать.
Но потом начались главы из нового романа… Он был о современности. Это было письмо некоего Павла Марусе. Он уехал из западного Берлина потому, что ему показалось, что туда, после падения Берлинской стены просочилась коммунистическая зараза, которую он праноидально ассоциирует со всемирным сионистским заговором. Уехал в Париж, просить политического убежища. В Париже он становится бомжом и власти сомневаются в его вменяемости… потом я ушла в бар. Ага.Поиск «политического убежища» на фоне отсутствия идеологического противостояния между государствами - это что-то от Селина, с его специфической неадекватностью, ни в какие ворота не пролезанием и уже-всегда-чуть-чуть-опоздал. Почему бы Марусе не пойти еще дальше и не выбрать героем человека, вообразившего себя Наполеоном? Этот вопрос прозвучит глупо в университетской аудитории, среди рассуждений о лишенной объективизма реалистичности метода Батая, захватывающих и волнующих каждого, кто ступал на бесконечно запутанные тропы раздвоения, самоаннигиляции и шизофрении, о которых знает тот, кто хоть раз делал художественный перевод или хотя бы писал рассказы.
Не столь искушенные случайные посетители, однако, утомились и удалилась в подворотни. Может быть потому, что во всем этом было слишком много аполитичности - естественной для подобной аудитории лет так десять-пятнадцать назад, но отнюдь не импонирующей стремительно политизирующейся публике нашего времени.
А скорее всего, привыкшим к постоянной жесткой возне без правил околобогемным голодранцам просто не интересно, когда что-то из-за облаков вещают. И они не дали себе труда задаться философскими и идеологическими вопросами по поводу услышанного.
Рита
Комментарии
