Выставка работ Анатолия Комелина в зале "Оливье" Проекта Фабрика отмечает новую веху радикальной редукции художественного образа в истории искусства ХХ, а теперь уже и ХХI века
"Я преобразился в нуле форм", – писал Казимир Малевич, возвещая о рождении "Черного квадрата". Редукция – сведение к минимуму качественных характеристик видимого мира – выражается, к примеру, у Родченко в черной живописи, где к "нулю форм" сведены отношения между предметом и фоном, у Дональда Джадда – в "специфических объектах", где не существует оппозиции между объектом технологического производства и художественным образом, к замене образа вербальной формой у Кошута, где совмещаются в едином поле искусство и его дискурсивное определение.
Анатолий Комелин редуцирует не качества объекта, а "растворяет" его характеристики в пространстве выставочного зала: он изменяет выставочную традицию "пересчета" деталей при фронтальном, традиционном восприятии. Комелин организует пространство, максимально избавляясь от объектов на стенах и открывая окна; он "очищает" экспозицию, сводя на "нет" выставочные характеристики. Перед нами зал, в котором набросаны какие–то деревяшки, к балюстраде так называемого "балкона" зала Оливье прикреплены картонки – вот, кажется, и все. А где же выставка?
Когда-то идеолог русского конструктивизма Пунин писал, противопоставляя русское искусство французскому: "будущее принадлежит тем, кто удивительно неспособны к прекрасному". Действительно, деревяшки, разложенные на полу, вызывают в памяти деконструкцию объекта искусства, осуществленную в 1970-е годы художниками французской группы "Сюппор/Сюрфас" (Основа/Поверхность), но от этих работ комелинские "основы" отличаются тем, что отрицают искусство прекрасного: они максимально обнажены, и непосредственно, брутально перегораживают путь и вырывают нас из привычного выставочного контекста.
"Основы" или "остовы" скорее маркируют пространство "зоны", где сталкиваются насилие и жестокость, сопротивляющиеся изображению. "Вертолетная площадка", размеченная необработанными досками, "танки", предполагаемые в обведенных росчерками пустых овалах, сопоставлены в этом пространстве с таким же невидимым, но реальным в своей грубой материальности опытом жизни и смерти. Так, Преображение, Воскрешение Лазаря или удивление жен-мироносиц – знакомые евангельские сюжеты – размечены в кубатуре зала, где нам предоставляется свобода действия, понимаемая не только и не просто как свобода интерпретации, а как свобода нравственного выбора, не осуществимого без отказа от искусства как "искусственности", "искуса" или "хорошего вкуса".