Лидер группы СБПЧ об особенностях музыки в России, журналистике на износ и о том, почему у нас нет новой Земфиры
Вполне уместно, что пятничным вечером в питерский «Money Honey» многие пришли не на концерт, а просто выпить и развлечься: какие-то молодые клерки, улучив тихий момент, хором пытались перекричать песнями «Гражданской обороны» группу СБПЧ. Концерт больше походил на хэппенинг: музыканты на сцене менялись инструментами, сбивались, с улыбкой продолжая играть свои неровные и милые композиции. Мы встретились с Кириллом Ивановым в лабиринтах помещений и лестниц над сценой до того, как концерт начался...
Вы прочли несколько лекций в Москве.
Я не лектор. Это было всего два раза. Друзья меня попросили, рассказать о том, что мне самому интересно, я и рассказал о каких-то вещах, которые меня занимают. Хотя, наверное, о чём-то, связанном с журналистикой, или о телевидении, я мог бы рассказывать. Так давно занимаюсь этим. Но не хочу.
А сейчас вы в деле?
В журналистском – нет, к счастью. Это была довольно утомительная работа. В этом есть определённый фан, но потом адреналин немножко отпускает. Я работаю на телевидении, но не занимаюсь журналистикой. Придумываю телевизионные программы, как их делать, форматы и так далее.
Какие издания сейчас читаете?
Так всё это надоело, честно говоря, вообще не хочется быть в курсе каких бы то ни было событий. Я много этим занимался, когда работал на телике, нужно было всё время отслеживать информационные потоки, и так достало – невозможно. Каждую неделю выходит несколько журналов, каждый день «Коммерсант» и «Ведомости», блогосфера. Хочется от всего этого быть подальше. Есть столько книжек, которые я не успеваю прочесть, у меня рядом с кроватью такая гора, а времени нет. В книге «Чёрный лебедь» правильная вещь написана: про важные события ты в любом случае узнаешь от своих друзей, членов семьи. А всё остальное – это информационный шум. Это знания, которые ведут исключительно к разговорам на кухне. А вот ты знаешь, что в администрации президента учудили! Я уже наигрался, хотя когда в школе был, меня это очень интересовало.
Когда работали журналистом, много ездили по России, помогало это или мешало?
Ой, нет, это мешало. В творчестве – трудно оценить. То, что мы сейчас сидим с вами, помогает мне? Наверное, это на меня тоже как-то подействует. Мне мешала сама работа, всё-таки голова одна. Особенно, когда работаешь с текстами, и она у тебя забита, то очень трудно думать о чём-то ещё. Надо много писать, много ездить, не спать, всё время думать о том, какой план и кадр получить, как поговорить с человеком. Это была работа на износ, поэтому я и ушел. Поначалу был такой момент: телеканал НТВ – туроператор, возит тебя в разные места. Но, в конце концов, ты перестаёшь отличать один город от другого. Находишь какие-то посадочные талоны, и не понимаешь, я вроде там не был? Нет, вроде был. По билетам, оказывается, был. Это изматывает. Я понял, что самое важное дело для меня – музыка.
Чувствуете ли разницу между культурным контекстом Москвы и Санкт-Петербурга?
Какой-то особой культурной разницы я даже не вижу. Всё то же. Ну чего там, сел на поезд и через четыре часа ты уже в другом городе. Здесь такое расстояние, с которым не может быть различий. Весь культурный контекст обусловлен, во многом, количеством денег. Бывает, смотришь со стороны – классное место, так здорово устроили, но и это, в конечном итоге, вопрос средств. В Петербурге больше музыкальных групп. Раз больше, то, соответственно, и плохих больше. Зато в Петербурге есть очень ценная позиция: человеку, который находится немножко на обочине, нечего терять. Это если говорить о вменяемых музыкантах. В Москве музыканты ждут: вот-вот, сейчас стадионы начнутся, будем играть, музыка же становится, в целом, не очень интересной, клишированной. А в Петербурге никто стадионов не ждёт.
Вы для людей на обочине поёте?
Для людей, которые слушают музыку, обычно это молодые люди. Чем человек старше, тем меньше его интересует новая музыка. С возрастом музыка превращается в ностальгическую часть памяти: ты это когда-то любил и поэтому слушаешь, сама музыка уже не важна. Мы для молодых людей играем, у нас нет такого круга, чтобы можно было сказать: мы играем для аудитории «Афиши» или «lookatme». К счастью, нет. Мы в этом смысле немодная группа.
В детстве у вас была группа? На какой музыке вы выросли?
Не в детстве, когда в университете учился. Child Speech Acoustics. У нас было два концерта, оба из которых закончились тем, что нас выгнали со сцены. А до университета я музыкой не интересовался и не занимался, в баскетбол играл. Лет в пять мне очень нравилась группа «Секрет», у меня была пластинка, и я её всё время ставил.
А на какой музыке растёт ваш сын?
Бременские музыканты, сам что-то всё время поёт. Не буду же я ему интеллектуальную электронику ставить. Ему четырёх лет нет ещё. Мне его жалко, я люблю его.
Он в курсе, чем занимается его отец?
Он знает, что я занимаюсь музыкой, сегодня должен первый раз придти, посмотреть. Ему тяжело, когда громко. Он маленький и ему страшно.
Хотели бы сотрудничать с кем-то из российских больших музыкантов?
У нас когда-то были такие предложения, но это неправильно. Если очень популярные музыканты, то ты выглядишь прицепным вагоном. Есть большой состав, а к нему ещё фиговину, барак с калеками прикрепили, и он тащит его куда-то в мир шоу-бизнеса. Хотя, если говорить о тех, кто нам нравится, то, познакомившись, мы со всеми играли концерты. «Пёс и группа», «Лемондэй», «4 позиции Бруно», минская «Кассиопея». Мы с ними давно дружим и всячески старались помочь. Это такая штука, ты слушаешь и думаешь: «повезло… такое редко бывает… классная вещь!.. почему никто о ней не знает?.. надо срочно всем рассказать». И потом как-то счастливо совпадало, что эта музыка начинала постепенно нравиться всем, и у ребят начинались концерты.
Музыка спасает от внутренних противоречий? Или, наоборот разжигает их?
Да нет, не разжигает. Про тексты можно сказать, что у них, безусловно, есть некое психотерапевтическое свойство. А музыку мы пишем вместе, так что это не внутренние, а, скорее, внешние противоречия. Три разных человека, но все близкие друзья, одно дело делаем. Друг с другом разговариваем, как-то двигаем и в результате из этого получается что-то хорошее, новое, не такое, как у других. Нам как раз хочется делать музыку, в которой была бы лёгкость и радость, а не такую, которая разжигает противоречия.
Каким будет новый альбом?
Не знаю, я бы хотел сам узнать.
А старых песен не жаль?
Мы их уже записали, чего жалеть? Многие мы играем. Некоторые были так записаны - мы их физически не можем сыграть. И, кроме того, когда ты много чего запрещаешь, когда ставишь себя в жёсткие рамки – это хороший путь. На сопротивлении что-то новое и получается. Ведь старые песни – это, во многом, костыль. В любой момент ты можешь сыграть классную старую песню. Все скажут, опа, здорово, ладно! Хочется отбросить этот костыль и убежать куда-то вперёд.
На каких инструментах вы играете? Вам бы хотелось чему-нибудь ещё научиться?
А я всё время учусь, вот сейчас играю на синтезаторе, учусь на нём играть. Чуть-чуть играл на гитаре, но плохо получается, просто ужасно, поэтому я перестал этим заниматься в нашей группе. Иногда что-то делаю на драм-машине, на металлофоне.
Как думаете, какой может быть русская музыка через 10 лет? Что-то витает в воздухе?
Когда мы выпускали первый альбом, казалось – выжженная земля, ничего нет, по-русски почти никто не поёт. Какие-то небольшие группы, кто в «Олимпийском», кто на корпоративах. А сейчас их дофига, и довольно много интересных. Составляют ли они вместе какую-то сцену, так называемую новую русскую музыку? Нет. Вырастет ли из них какой-то мега-артист? Мне кажется, что сейчас у людей вообще нет большой потребности в музыке. Мир изменился, телевизор и радио больше не могут прокачать группу настолько, чтобы она собирала стадион. Мне кажется, что новой Земфиры поэтому и нет. Не потому, что человека с такими песнями нет. Есть, но потребности в ней нет. Общество расслоилось, это в семидесятые одна Пугачёва, грубо говоря, была. Сейчас есть возможность узнать кучу всего другого. Парфёнов говорит: Слава Богу, нет у нас никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках. Есть отдельные маргинальные группы. Вам нравится что-то в Земфире, но больше с вами резонирует другая музыка, другая девушка со своими песнями. Есть Налич-звезда, но ощущения, что все слушают, нет. Может, много слушают «Бумбокс» или «Басту», но ощущения, что это для всех поколений, ни фига. В масштабе клуба – большие, в масштабе страны – маленькие. А такого, чтобы всю страну объединило, нет. Последними были «Земфира» и группа «Ленинград», больше нет.
С исчезновением потребности в музыке что-то изменится, исчезнет?
Самое главное, что никуда не денется потребность людей, которые продолжают её делать. Пусть цветёт тысяча цветов, с музыкой ничего не случится. Всё будет нормально.
Надо ли держать что-то в уме или под рукой, чтобы справляться с текущим моментом?
Под рукой, не знаю, что это может быть – бейсбольная бита? У меня нет таких чётких максим или нравственного закона внутри, есть простые правила общежития, человеческого сосуществования, вот и всё.
Фотографии: Олег Мясоедов/spb4.livejournal.com
Комментарии
