Мы поговорили с основательницей Jahnkoy Марией Казаковой. Она родилась в Сибири, получила дизайн-образование в БВШД, Central Saint Martins, Parsons и пробилась со своей маркой в финал самого престижного конкурса для новых дизайнеров LVMH Prize. Мария рассказала нам о попытке восстановить древние – фактически кутюрные – техники создания одежды, встроить их в нынешнюю культуру и построить вокруг этого жизнеспособную модель существования своей марки. В конце – пожалуй, единственный возможный совет тем, кто задумывается о создании одежды в России.
Jahnkoy «The Displaced», обувь для Puma / Фото: Mari J Brooklyn
Об уровне свободы
– Ты говорила, что в твоем детстве у мамы была своя марка одежды и производство с достаточно большими объемами, а отец занимался древними языческими масками. Мне кажется, тебе давался определенный уровень свободы. Когда смотришь на твои коллекции и сравниваешь с остальным нью-йоркским дизайном с NYFW, в общей массе довольно коммерческим, то этот уровень свободы ощутим.
– Да, в целом не было никаких границ. Так вышло, что в детстве я проводила много времени с природой – отсюда моя самостоятельность. Я только сейчас понимаю, насколько ценно, что в моей жизни это было. Я часто вижу, как в Нью-Йорке дети растут на районе, среди фастфуда, телевизора и баскетбольных площадок. Ты не видишь, как растут овощи – откуда разовьется забота о природе?
Тягой к индивидуальности я обязана маме. В детстве она меня достаточно странно одевала – даже в детском саду постоянно возникали проблемы. Придешь, а тебе говорят: «У тебя платье больше, чем надо, пояс не на том месте, куртка мужская». Ее марка одежды тоже начиналась в экспрессивном ключе, очень творчески, но потом превратилась в коммерческую историю, копирование образов из иностранных журналов. Для мамы это стало бизнесом, для меня – первым проявлением творческой свободы: я стилизовала съемки, сама в них участвовала.
Мои поиски в отношении народов и культур начались с зарубежных журналов еще в школе. Я вырезала и собирала все, что меня влекло: так появились папки с подборками материалов об Африке и Индии, племенах, культурах и искусстве. Вообще мы росли на MTV, разных западных влияниях. Реггей, пожалуй, было наиболее значимым и до сих пор является важной частью моей жизни.
Все окончательно изменилось, когда я в 19 лет съездила в США, в Сан-Франциско. Тогда я училась в НГУ на экономике-кибернетике и когда вернулась, решила – все, ухожу. Просто вышла после первой лекции, родителям ничего не говорила, пошла в деканат и сказала: «Я уезжаю». И там мне в ответ: «Ну, мы понимаем».
– Почему экономика, если семья достаточно творческая?
– Других вариантов не было. Моя мама всегда была ориентирована на Запад, но у семьи не было возможности отправить меня учиться за рубеж, как не было ничего подходящего и в Новосибирске. Мама занималась бизнесом и считала, что это в большей степени экономика, хотела, чтобы я это изучала. «А одежду ты и так сможешь делать», – вроде того. Но экономика все равно на меня повлияла с точки зрения мышления, скорости того, как я думаю. Я на самом деле рада, что так сложилось и дизайн-образование я получала уже более осмысленно.
Jahnkoy «The Displaced» / Фото: Delphine Diallo
О разнице в образовательных подходах БВШД, Central Saint Martins и Parsons
– Я любила и до сих пор люблю Гальяно – он выпускник Central Saint Martins, и изначально я хотела попасть туда. Возможности уехать в Лондон не было, поэтому я отправилась выбирать университет в Москву. В «Британке», когда я впервые туда пришла, еще не было отделения моды, но мне пообещали, что в ближайшее время оно запустится – и мама, за что ей спасибо, на БВШД согласилась. Думаю, она просто увидела уровень.
В «Британке» мне дали хорошую базу: во-первых, понимание моды в целом, во-вторых, понимание дизайна и кроя. Там была сильная советская школа конструирования в сочетании с британским дизайном. Однако у меня там постоянно возникали проблемы – в «Британке» мне говорили: это костюм, это не мода. Чтобы понять разницу, мне потребовалось довольно долгое время.
Параллельно с БВШД я все время что-то делала: мы перепродавали вещи с блошиных рынков, делали толстовки, отшивали их на производстве – к моменту моего выпуска из «Британки» все это уже стояло на потоке. Примерно год я проработала в Москве, была главным стилистом во «Временах года» (московский торговый центр с набором арендаторов вроде Stella McCartney и Valentino, от ред.) – это мне помогло, потому что я проводила все время среди дорогой одежды, видела качество материала и конструкции, видела людей, которые эти вещи покупают. При этом я всегда знала, что я хочу создавать одежду, а не выбирать ее.
– Почему после БВШД понадобился Central Saint Martins?
– Не было речи о том, что в БВШД мне что-то недодали. Я сама не развилась до необходимого уровня и решила, что нужен еще один шаг – CSM.
Я не поступила в магистратуру, меня взяли на годичную программу Graduate Diploma in Fashion. У меня был прекрасный преподаватель Дэвид Каппо, сам как Гальяно: очень эксцентричный, на голове большое афро, кольца на пальцах, потрясающий стиль. Когда я приехала, он посмотрел на мое портфолио и сказал, что мне нужно делать мужскую одежду. Его кураторство в сочетании со средой вокруг – как глоток воздуха: я много впитывала, анализировала и за год очень сильно выросла – выработала свой голос, метод работы. Правда поначалу было тяжело, я часто плакала. Его реакция на мой первый проект была такой: «Мне больше это дерьмо не приноси». Это была единственная фраза, которую я услышала – потом он встал и ушел. Но в итоге все сработало и рост мой был колоссальным.
По окончании курса преподаватель дал мне совет двигаться дальше. Он сказал мне, что в противном случае я так и останусь еще одним дизайнером из России, которого никто не знает. Из пяти хороших мировых школ – Central Saint Martins, Royal College of Art, Parsons the New School, Antwerp Academy of Fine Arts и Bunka – он посоветовал мне выбрать Parsons: Нью-Йорк наиболее близок моей идентичности. На деле я поступила в Royal и Parsons, но у меня не было денег для оплаты обучения, а в Parsons я получила стипендию и переехала в США.
В Нью-Йорке на тот момент я не была – только в Сан Франциско в той поездке в 19 лет. Жить приятнее в Лондоне, но Нью-Йорк мне подходит больше: здесь атмосфера и энергия, здесь видна вся реальность мира. Здесь у меня произошла перезарядка, интеллектуальный перезапуск. Школа Parsons сильно сконцентрирована на вопросах общества, поэтому я дополнительно выбрала классы, которые с этим связаны. И если «Британка» дала мне базу, а CSM – метод работы, то Parsons дал мне понимание и смысл того, что я делаю.
Презентация Jahnkoy в рамках LVMH Prize / Фото: @jahnk0y
О Jahnkoy и опыте построения комьюнити
– «Джанкой» означает «деревня нового духа». Я верю в необходимость восстановления наследия древних культур. С развитием и массовым распространением европейской культуры произошел сдвиг в отношении ценностей и норм красоты. Понятие craft, ручная работа, практически исчезло – мы все потребляем массовый промышленный продукт и выглядим как точные копии друг друга. Одежда утратила смысл, равно как и индивидуальность, как и знания, передаваемые из поколения в поколение.
Живя в России, я задавалась вопросом, куда делась традиция [национальной одежды]. Она осталась в музеях, книгах по истории и псевдо-фестивалях, где люди наряжаются в копии традиционных вещей. Более полное понимание ситуации пришло только когда я пожила в разных частях мира, наблюдая повседневную жизнь, изучая историю колониализма, американской «цивилизации» и мира в целом. Так для меня выстроились параллели между культурами, все связалось, и я поняла, в какую сторону необходимо двигаться.
Целью Jahnkoy я вижу попытку восстановить традиционные знания, но представить их в современном ключе. Изучать древнее искусство, практики и значения, интегрировать их в нынешнюю культуру и передавать эти знания дальше. Развивать ручной труд, показывать единство народа и родство культур.
Я изучаю, как протекает жизнь на улице – в коммуникации с людьми и окружающей средой. Моя работа – это результат каждодневного опыта. На протяжении этих двух лет у меня было две школы: Parsons и улицы. С утра и до ночи я была на учебе и единственным моментом, когда я наполнялась, была поездка домой на метро до [афроамериканского, карибского] района Crown Heights в Бруклине. Все люди, которые потом стали моими помощниками по вышиванию, моделями, друзьями, – все они оттуда, я встретила их в метро или на улице. Информацию с улиц я несла в Parsons в форме исследовательской работы, а товары из небольших местных магазинов стали основным материалом для моей коллекции.
В конце первого года учебы я устроила показ Unite – он был больше о людях, чем об одежде. Это была попытка построить комьюнити из людей, мыслящих в одном направлении. Я показывала все вещи из моих предыдущих проектов в Москве и Лондоне. Unite тогда послужил отправной точкой главного показа годом позже на NYFW – The Displaced. Большинство ребят из Unite участвовали в этом шоу. Я безумно благодарна людям, которые верили и поддерживали меня на протяжении этих двух лет. Многие приняли меня, хоть я и не выросла с ними, не принадлежу к той же культуре, что особенно ценно с точки зрения местной социальной структуры.
– Есть те, кто считает, что ты их культуру себе присваиваешь, что это культурная апроприация?
– Я росла на ямайской музыке и всегда тянулась к этой культуре и людям. Вначале я не особо понимала всю сложность этой ситуации, и как мой внешний вид и мои интересы могут быть трактованы в обществе. Я не осознавала всю проблему взаимодействия культур в Америке. Здесь это действительно серьезно и имеет вес.
Jahnkoy «The Displaced» / Фото: @jahnk0y
О развитии, проекте с Kering и участии в LVMH Prize
– Что делать с производством? Как твой дизайн может попасть на прилавок, что делать байерам?
– Я не думаю, что я буду запускать производство, это не имеет смысла. Я буду делать индивидуальные заказы, работать с artisans [мастерами, способными обеспечить высокий уровень ручной работы], рассчитываю, что это будет на определенном потоке, что снизит себестоимость. При этом моя задача – показать ценность ручного труда. Когда человек едет в Таиланд, он покупает за два доллара браслет, производство которого занимает несколько недель. Это ненормально, это и социальная проблема в том числе. Эта вещь не ценится, потому что она стоит дешево – мол, если это дешево, это не мода. Я хочу, чтобы ситуация начала сдвигаться, а случиться это может только через высокую моду, через кутюр – тренд идет сверху.
Все идет сверху. В местном магазине меня называют No bag, потому что я каждый раз отказываюсь от пластикового пакета. Со мной так здороваются: «Hi No bag!». И я поняла, что мой разговор с кассиром никогда ничего не поменяет. Если директор магазина скажет, что пластиковые пакеты не нужны и вредны для окружающей среды, тогда не будет пакетов. Кассир не виноват, это его работа. Я понимаю, чтобы продвинуть свои идеи, мне уже нужно разговаривать с селебрити, с людьми, на которых смотрят массы.
В целом, у меня нет цели поставлять людям еще больше одежды. Я скорее делаю искусство которое должно нести информацию и вдохновлять на перемены. Мой посыл: покупайте одежду, которая будет сделана вручную качественно, покупайте ее напрямую у ремесленника, не важно какой страны – это поможет людям и вам самим будет хорошо. Задавайтесь вопросом, как сделана ткань, откуда она привезена, кто сшил одежду, где и в каких условиях. Потребляйте меньше.
При этом я хочу продолжить работать с Puma. Во время учебы в Parsons мы делали проекты для Kering и мне досталась Puma, потому что я хотела делать спортивную одежду. За месяц я успела провести кастинги, сделать 7 пар кроссовок и 7 образов. Это было очень сложно из-за темпа, но я поняла, что могу так работать и хочу продолжать сотрудничество с Puma. Тогда я смогу совмещать кутюр и более простую в производстве одежду.
– А как у Kering с социальной и эко-ответственностью?
– Они говорят, что фактор sustainability очень важен для них. Я думаю, что мода будет двигаться к этому. На деле все решает потребитель – если он скажет, что нужен ручной труд, что нужна позиция sustainability, то все так и будет. Я хочу показать Puma, что нужно вкладываться в ручной труд, чтобы соответствовать духу времени, чтобы быть первыми в спортивной одежде, кто совмещает традиционное ремесло и технологии.
– Будет ли релиз с Puma, есть в этом коммерческая составляющая?
– Мы в процессе разговора, пока неизвестно.
– А с LVMH Prize у тебя как сложилось?
– Я узнала о конкурсе через Parsons и сама подала заявку. LVMH – тоже большой сдвиг для меня. Это новый уровень: возможность представить мою работу главным людям в индустрии.
– Сама ситуация в индустрии у тебя сомнений не вызывает?
– Чтобы менять индустрию, нужно быть в ней. Иначе это лай из-за забора.
– Это то, чего не понимают многие новые дизайнеры, в том числе и в России. «Мы не хотим, чтобы нас систематизировали, не хотим сами попадать в систему», – вроде того. Когда им говоришь, что хотя бы нужно знать, как работает система моды, чтобы понимать, что именно можно нарушать – этого осознания нет.
Jahnkoy «The Displaced» / Фото: Sesse Lind
Послание дизайнерам из России
– К тем, кто делает одежду в России у меня один месседж – ищите корни, истоки. То, что мы можем делать лучше всех, чем мы отличаемся. На Западе никому не захочется смотреть на еще одну копию себя. Важно найти свой голос.
– Но у тебя тоже не национальный костюм в чистом виде, у тебя все равно Запад встречается с другими культурами.
– Он не может быть в чистом виде, мы живем в другое время. Традиции не передавались большинству из нас, мы привыкли к уличному стилю, к спортивной одежде, к массовым маркам и трендам. Так что это постепенный процесс.
Фото обложки: Kevin Buitrago / jahnkoy.com
Комментарии
