27 августа я была свидетелем явления попкультурного мученика Пита Доэрти. Героинщик и бывший любовник Кейт Мосс, проклятый поэт, стихи которого доступны в цифоровом и аудио-формате. Б1 Maximum, Москва
Опоясанный лентой с надписью «Распутник», со связкой сушек на шее, Пит Доэрти развязно проплелся к микрофону. Скинул всю эту бутафорию и остался в черном пиджаке и белой рубашке с черным галстуком. Достал сигарету, искал по карманам зажигалку, зажигалки полетели из толпы, одна гулко ударилась об гитару.
Они кидали ему сигареты, цветы и скомканные обрывки бумаги. В одной из записок попросили сыграть "Last Post On the Bugle", и он сыграл, сбиваясь и весело начиная снова, оправдываясь, что он совсем забыл её. Простонал, почти прокричал "Broken Love Song". Глотал водку. What a Waster, Fuck Forever. Пел два с половиной часа. Не мог остановиться, ему было весело, и он сыграл оазисовскую "Wonderwall", "Billy Jean" Майкла Джексона и проревел "Twist and shout". Ему бросили красный военный сюртук, такой он носил последний раз ещё в Libertines, он отверг его с некоторым презрением, но в конце концерта, когда был совсем пьяный, всё-таки натянул. Не допев последнюю песню до конца, он швырнул гитару в толпу и сбежал.
В какой-то момент Питер Доэрти начал петь «Shyness is nice» The Smiths, но потом прекратил со словами: «Подождите, я вижу лицо этого парня, он совсем не впечатлен». И мне сразу вспомнилось, что случилось с нашей редакцией на концерте Моррисси в Петербурге. Артем Лангенбург стал плакать, когда зазвучала Let Me Kiss You, а потом, после концерта, пошел бродить один по набережным. Наташа, в конце концов, отошла в сторону и пила пиво. Я долго пыталась почувствовать то, что чувствовала, рыдая над песней "Come Back To Camden", но мне так и не удалось отвлечься от каких-то назойливых унылых мыслей. Мои друзья встречали Моррисси на вокзале: к перрону тихо подкатился синий поезд из Хельсинки, и вышел английский джентльмен в очках. Нас было всего пятеро, и со вселенской скорбью в глазах он дал все автографы и принял букет малиновых пионов. Кто-то пожал ему руку со словами «You changed my life». Наташа сказала, после такого концерта можно было посмотреть в глаза и сказать: «You didn’t change my life».
«You didn’t change my life» - мучительное осознание. Это все равно что посмотреть на распятого Христа, поковырять носком землю и пойти прочь, потому что не впечатлило. «Не впечатлило» способно изменить жизнь сильнее, чем самое сильное впечатление. Просто срывает крышу от тупого тоскливого отчаяния. С этим ничего невозможно поделать. Ничего не чувствуешь, ну и придурок, плетись домой с прежней пустотой внутри.
Невыспавшийся одутловатый англичанин с прилипшими к голове сальными волосами, Питер Доэрти, родом из дешевых пабов с липким от пива полом, в каком-то смысле changed my life. Стало ясно неожиданно, что мы уже в двадцать лет успели потерять что-то важное, и страшно от сознания, сколько всего растеряем в тридцать. Из кожи вон лезем, чтобы хоть что-то чувствовать. Остатки злости The Libertines и глубокая, как озеро, тоска Рембо и Верлена, чувственное тщеславие умирающего Уайлда не могут не тронуть. Пит Догерти поэт. В 16 лет он даже выиграл поэтический конкурс и его наградили поездкой в Санкт-Петербург. Он надевает пальто поверх футбольной формы и шатается по улицам Лондона, где его ждут анонимные дилеры или пьющие кровь призраки Кейт Мосс. Все поэты мучительно подыхают в упадке.
Жаль, когда толпа радостно ревет при виде ещё одной опрокинутой водки и умильно смеется, когда Доэрти влезает в красный либертинсовский сюртук, с его головы падает шляпа, и он еле держится на ногах, чтобы не упасть. Что от нас останется, когда мы станем придаваться последнему искусству – саморазрушению, так это только фактический пересказ в Википедии. «Рембо возвращается в Шарлевиль, где начинает «Лето в аду». После очередной ссоры Верлен уезжает в Брюссель, бросив Рембо без денег, и поселяется в гостинице «Льежуа», он пишет письма жене, матери и Рембо, угрожая самоубийством. Утром Верлен покупает револьвер и напивается; около трех часов дня в гостинице Верлен стреляет в Рембо и ранит его в запястье».
Гулкий звук от ударившейся об гитару зажигалки как-то надолго застрял в ушах. Возможно, потому что в более нежные и милые времена The Libertines были моей любимой группой. А гитару Питеру вернули. Только ремень оторвали. На память.
Читайте также в журнале BE-IN:
Москоу-сити
Комфортная осень
Искусство малой кровью
Комментарии
